Петер Вайбель: «Виртуализация искусства есть его конец и начало»

Интервью с медиапатриархом о выставке в Москве, артивизме и Десятой Музе

Петер Вайбель / фото из архива Петера Вайбеля

Петер Вайбель — культовый австрийский художник, директор Центра искусств и медиа в Карлсруэ, один из влиятельнейших теоретиков современного искусства. Родился 5 марта 1944 года в Одессе, получил образование в Париже и Вене. Петера Вайбеля называют пионером медиаискусства, а его экспериментальные интерактивные инсталляции, фильмы и видео, получили всемирную известность. Первые перформансы он начал устраивать еще в конце 1960-х. Одной из самых цитируемых стала акция, во время которой по улицам Вены Петера Вайбеля водила на поводке художница-феминистка и кинорежиссер Вали Экспорт.

Персональная выставка «петер_вайбель: technē_революция» пройдет в Московском музее современного искусства с 11 сентября по 1 ноября 2015. Экспозиция займет четыре этажа в Ермолаевском переулке — наряду со знаковыми медиаинсталляциями и видеоработами будут представлены архивы ранних перформансов художника и его новые работы. Куратор выставки — директор Института проблем современного искусства в Москве Иосиф Бакштейн.

Петер Вайбель ответил на вопросы Orloff Russian Magazine.

Петер, что для вас Десятая Муза современной эпохи?

Перформанс. Дело в том, что западное искусство было разделено на пространственные виды, как живопись и скульптура, и временные, как музыка и поэзия. Но с появлением технических средств коммуникации, музыка стала искусством звука, а значит объектом пространства, картины — движения (например, кино и видео). Живопись стала живописью действия (Джексон Поллок) и живописью демонстрации (Жорж Матьё) и, наконец, искусством действия (хэппенинг и т.д.). Живопись в пространстве превратилась в перформанс во времени и драматургию телесного искусства. Этот перформативный поворот даже обогатил культуру. Такие скульпторы, как Роберт Моррис, Франц Эрхард Вальтер и Йозеф Бойс, обратили скульптуру в действия, демонстрации, объекты для использования. Перформанс приглашает участвовать в действии публику или использовать объект. Таким образом, перформативный поворот в искусстве отвечает за преобразование всего, что представлено в реальности. Вместо пейзажной живописи мы имеем лэнд-арт, вместо портретной живописи у нас есть боди-арт, вместо полотен с водопадами художник работает с реальной водой, вместо жанровых картин есть арт-объект, среда и инсталляции. Перформативность и есть Десятая Муза современной эпохи.

А как вы считаете, искусство сегодня также продуктивно в качестве политической акции в мире, как, скажем, в 70-е?

Искусство может быть зеркалом эпохи. Когда в 17 веке был изобретен индивид, некоторые художники провозгласили свою индивидуальную свободу, назвав ее свободой искусства. Этот самый индивид, то есть социальный атом, потому что неделим как атом, естественно, был частью социальной системы. Ради автономии искусства, которая была придумана в 19 веке, ровно в тот исторический момент, когда оно потеряло своих комиссаров (таких как аристократия и церковь) и подчинилось механизмам так называемого свободного рынка, такой индивид как художник столкнулся с учреждениями, субъект столкнулся с системой. Проклятых поэтов выдумали как героев романтики модернизма. В 1960-х художники вернулись вновь к этим мифам современного искусства, в то самое время, когда система даже на Западе стала слишком репрессивной. Многие освободительные движения, от молодежных революций до поп-бунтов, изменили лицо общества. Сегодня, этот активизм искусства распространился на массы. Художественные перформансы 60-х и 70-х стали моделью глобального активизма, от России до Египта, от Китая до Аравии. Поэтому я говорю об Артивизме как о новом авангарде 21 столетия.

Понятие Virtus у древних римлян заключало проявление сверхкачеств. По-вашему, виртуализация искусства означает его конец или начало?

Алфавитный код изначально служил неким медиумом, позволяющим делать явным то, чего нет в пространстве и времени. Люди могли писать о людях, вещах и событиях, которые случались или существовали в других местах, в другие времена. Письмо — это медиум отсутствия. Технология продолжает эту задачу. Будучи медиумом отсутствия, у письма изначально было виртуальное измерение. Но с появлением эры технических носителей (от магнитной ленты до компьютерной дискеты) виртуальное измерение стало более очевидным. Когда изображение или текст хранятся не фиксированным способом, как буквы на бумаге, когда буквы подвижны (вспомним Гуттенберга с его литерами), вы понимаете изменчивость хранимой информации. Когда информация изменчива, ты можешь преобразовать ее. Виртуальный образ или даже виртуальная визуальная среда является контекстом переменных, которые могут быть изменены посетителем. Он вводит данные на экран при помощи интерфейса, изображения меняют свое содержание, и в итоге, при участии публики, выходные данные всегда различны. В результате изменчивости и виртуальности накопленной информации, наконец, у нас есть системы изображений, которые действуют как живые организмы. Это поведение изображения можно назвать жизнеспособностью. Хранение, содержание и использование информации в цифровом медиаформате совершенно отличается от аналогового. Но цифровые носители лишь сохраняют и воплощают характеристики аналогового медиа. Таким образом, виртуализация искусства есть его конец и начало одновременно.

Петер Вайбель. Отпечаток пальца, 1968 / фото из архива Петера Вайбеля

В одном из интервью вы назвали Москву 1920-х местом рождения современности, где искусство эпохи обрело свою траекторию. Спустя сто лет, каким вы видите потенциал русского искусства?

Искусство Модерна в России было духовной реакцией против материального и механического Запада. Оно закончилось в абстракционизме (вспомним Малевича) и парадоксальным образом в полном утилитарном производстве (тех же стульев для рабочего клуба Родченко). Как ни странно, ответ Востока, революция Востока, стал эволюцией Запада. Запад следовал по российскому пути под противоположным знаком. Восток поменял Запад. Теперь, Запад пытается изменить Восток. Реакцией России может быть эволюция под противоположным знаком.

У Вас будет большая персональная выставка в сентябре в Московском музее современного искусства. Расскажите, что ждет зрителей?

В 60-х я начал работать с медиа и механизмами, аппаратурой и алгоритмами. В сфере литературы, музыки, визуального искусства. Это настолько выходило за рамки, что даже мои друзья из экспериментальных литераторов и акционистов отказывались называть меня художником. Я участвовал с ними во многих акциях, которые позже стали знаменитыми, но они не были заинтересованы в моих собственных арт-практиках. Я был своего рода медиабунтарем. У моих соратников от Польши до Югославии была та же судьба. Потому, мы говорили, что нам больше нет дела до искусства. Мы не говорим о произведениях искусства. Мы просто говорим о работах. В 1980-х случился возврат к живописи. Я и мои друзья были отодвинуты на второй план. Триумф медиа случился в 90-х. Сегодня без них не проводится ни одной большой выставки. Но я говорю не только о медиапроизведениях, я вижу влияние медиа везде: например, фотографии на картинах Герхарда Рихтера, в скульптуре Эрвина Вурма и так далее. Эффект медийного искусства повсеместен. Выставка в Москве демонстрирует мою эволюцию как медийного художника от литературы к музыке, от фотографии к кино, от видео к компьютеру. Я один из немногих, кто использовал все медиа, и всегда был на передовой. Посетители будут удивлены и поражены опытами, взглядами и идеями, с которыми не сталкивались раньше.

Кому больше нужны кураторы — художникам или посетителям выставок?

Кураторы — как хорошие книжные магазины. Когда я иду в книжный магазин, я доверяю опыту книготорговца. Он предложит мне книги, о существовании которых я не знал. Это то, чего я жду. Я не иду в книжный магазин заказать или купить книги, которые я знаю, я иду в книжный магазин, чтобы меня удивили и проинформировали. Так должно быть и по отношению к посетителю выставки: быть удивленным и проинформированным, получить знания, о которых не имел представления ранее, получить опыт, который можно получить только на этой выставке. Поэтому куратор нужен посетителю.

Петер Вайбель / belvedere.at

Новый жест художника всегда обречен на крайние формы непонимания — страх, любопытство, игнорирование. И первое, и второе, и третье способно привести к его уничтожению. Необходимо ли художнику быть готовым к «Смерти автора» по Барту?

У нас разные позиции по отношению к автору в художественной системе. Когда ты читаешь роман, в его заглавии написано имя автора. Потому что ты ожидаешь, что автор написал книгу. Я всегда удивляюсь, когда вижу фильм, который объявляют, как, скажем, фильм Хичкока, и затем следует список из сотен имен, которые помогали ему сделать кино. Понятно, что фильм — это промышленный продукт и должно быть задействовано много рук. Под заголовком романа Достоевского, с другой стороны, нет списка имен, потому что он является индивидуальным продуктом. Авангардное кино со всеми его ограничениями было таким же индивидуальным продуктом. Но почему тогда мы должны называть индустриальный кинематограф индивидуальным, а режиссера автором? Видите ли, здесь много недопонимания, но это недоразумение, или даже сумбурность, является добровольным: оно помогает создать незаслуженную репутацию и продемонстрировать критику в подчинении у промышленности. К сожалению, эта новая путаница достигла и системы искусства, которая заражена вирусом коммерческой индустрии.

Для художника главное — свобода. Вы не только художник, но и преподаватель, передающий накопленный опыт, и куратор. Это для вас рамки или холст?

Я делаю искусство, я пишу об искусстве, я преподаю искусство и я курирую искусство. Для визуального искусства это редкость, потому что разделение труда господствует в нем с тех пор, как оно находится в подчинении рыночной системы. Для музыки такая позиция обыкновенна. Пьер Булез создает музыку, пишет о музыке, преподает музыку, возглавляет музыкальный институт (IRCAM , Институт исследования и координации акустики и музыки в Париже) и является музыкальным куратором, заботясь о музыке других, представляя ее и управляя ею. Корбюзье создавал архитектуру, обучал архитектуре, выпускал журнал об архитектуре, как и книги, и писал о других архитекторах. Я убежден, что моя художественная деятельность в духе эпохи Возрождения станет в будущем доминирующей моделью.

текст: Артем Кальнин

Читайте английскую версию интервью с Петером Вайбелем